Вот уже два дня как Туллиус, выйдя наконец в отставку, окончательно обосновался в Париже, навсегда расставшись с придворным окружением. На следующий день после прибытия в столицу он услышал рассказ о событиях, произошедших в кафе «Де Фуа». Один миг — и он позабыл о Марианине; покинув гостиную, где он только что предавался сладостным мечтаниям, он устремился в Пале-Рояль, рассчитывая найти очевидцев случившегося и, быть может, снова увидеть человека, заинтересовавшего его еще в детстве, тем более что старец уже давно зловещей тенью кружил вокруг него.

Когда генерал вошел в кафе, некий оратор, к чьим словам все внимательно прислушивались, подняв голову, застыл от изумления; когда же первое потрясение прошло, он воскликнул: «Да вот же он!..»

Генерал молча ждал, пока собравшиеся оправятся от страха; послышался глухой ропот, раздались голоса: «Почему бы сразу не арестовать его?..»

— Господа, — заявил генерал, садясь за столик, — судя по вашему удивлению, я не ошибусь, если скажу, что вы только что говорили о том самом человеке, сведения о котором меня очень интересуют. Я явился сюда, дабы получить их, ибо узнал, что его видели именно здесь. Это человек, или, скорее, это существо, необычайно похоже на меня. — Оратор утвердительно кивнул. — Но, господа, это никак не мог быть я, потому что я — генерал Беренгельд… — Все присутствующие почтительно поклонились генералу. — Впрочем, я не собирался нарушать вашу беседу, так что прошу вас, продолжайте.

— Господин генерал, — отвечал оратор, — похожий на вас человек побывал здесь дважды: второй раз он явился сюда вчера. Позже я расскажу вам, что случилось здесь при первом его появлении, а сейчас, с вашего позволения, продолжу свой рассказ, ибо эти господа ждут его завершения. Итак, вчера разговор зашел о Бурбонах, и среди прочих о Генрихе Четвертом и его правлении… Там, в углу (и оратор указал на угол, облюбованный высоким незнакомцем), сидел некий господин с голубой ленточкой в петлице; костюм его свидетельствовал о принадлежности к бывшему двору: на нем были зеленые очки и широкий редингот. Один адвокат (достаточно хорошо разбирающийся в финансах) заговорил о Сюлли [26] . Сравнивая этого великого человека с нашими нынешними министрами, он заявил, что Сюлли, с одной стороны, был гораздо более милосердным, а с другой — гораздо более талантливым… Тут незнакомец прервал его: «Сюлли — и милосердие!.. Молодой человек, если бы вы в те времена побывали хотя бы в одной тюрьме, вы бы узнали, что значило сострадание Сюлли. Он был вполне достоин своего времени; при дворе не было ни одного дворянина, кто бы ни устроил заговор с целью свергнуть его. Я видел Сюлли незадолго до того, как он впал в немилость…»

Судите сами, каково было наше удивление, когда мы услышали такие речи; мы подумали, что у старика не все в порядке с головой, или же это была просто lapsus linguae [27] ; однако глубокая убежденность, звучавшая в его словах, заставила нас склониться к первому предположению. Молодой адвокат принялся возражать, раззадорив старика, который тут же рассказал нам массу анекдотов из самых отдаленных времен; нередко он, подобно хорошему актеру, говорил от первого лица. Из его слов следовало, что он, будучи врачом, пользовал Франциска Первого и Карла Девятого… Его непомерно большой рот сыпал историями примечательными и прелюбопытными, свидетельствовавшими об оригинальном уме рассказчика. Неожиданно один из посетителей, подсевший к нашему кружку незадолго до начала беседы, выразив свое безмерное удивление по поводу услышанных им историй, сообщил, что наш странный собеседник и есть тот самый человек, о котором все только и говорят. Не дождавшись, когда пробьет десять часов, старец встал. Мы были изумлены его внешностью: череп его казался отлитым из прочного металла или же выточенным из цельного камня — никто не решился назвать материал, использованный природой для создания этого нерушимого монолита! Но больше всего изумляли его глаза, ибо, сняв зеленые очки, он окинул нас таким адским взором, что всем нам сразу стало не по себе. Развернувшись, он медленно направился к выходу; движения его были столь плавны, что разум мой не в состоянии описать ни его походку, ни то воздействие, которое оказала на нас его, если можно так сказать, осязаемая бестелесность.

— Я несколько раз видел старца, — сказал Беренгельд, — и понимаю, о чем вы говорите.

При этих словах все удивленно посмотрели на генерала, а главный рассказчик продолжал:

— Молодой адвокат отправился следом за этим ходячим трупом; сегодня утром я повидался с этим молодым человеком, и вот что он мне рассказал. Старик сел в наемную карету, а адвокат в своем кабриолете последовал за ним. Старец доехал до Западной улицы и остановился напротив Люксембургского сада; молодой человек приказал высадить себя немного дальше, чтобы иметь возможность наблюдать, что станет делать его странный незнакомец. Адвокат увидел, как интересующий его человек направился прямо по улице, в сторону Обсерватории: в пустынном месте его ждала молодая женщина лет тридцати.

— Ах, несчастная! — воскликнул генерал. — Как мне жаль ее!

Ужас, отразившийся на лице Беренгельда, поразил всех присутствующих.

— Неожиданно, — продолжал рассказчик, — старец обернулся и, оглядевшись, заметил нашего молодого человека, стоявшего в десяти шагах от него. В мгновение ока он очутился рядом с адвокатом… Дальнейшие события мне не известны: как я ни умолял молодого человека, он не захотел рассказать мне, что произошло потом. Кажется, старец заставил его повернуть обратно, но каким образом — мне это не известно. Могу только сказать, что чем больше я его расспрашивал, тем больший ужас отражался на лице его; расставаясь со мной, он произнес: «Друг мой, все, что я могу посоветовать вам, ради вашего же спокойствия, это забыть о старце; если вам доведется встретить его на улице, сразу же перейдите на другую сторону, а если, паче чаяния, вы столкнетесь с ним лицом к лицу, упаси вас Бог не уступить ему дорогу!» Решительно, полиция и правительство должны были бы заинтересоваться столь необычным человеком, чье пребывание в обществе небезопасно для окружающих.

— Полиция, — самодовольно подхватил маленький сухой человечек, тем самым сразу выдав себя, — полиция знает об этом деле гораздо больше, чем вы можете себе представить.

— Разумеется, — прибавил генерал, — но если господин работает по этой части, он должен помнить, что приказ арестовать старца был отдан около двух лет назад… — Маленький сухой человечек изумленно взглянул на Беренгельда: он был похож на рядового франкмасона, неожиданно столкнувшегося с магистром из Великой Восточной Ложи; в ответ генерал метнул на него исполненный презрения взор. — Полагаю, — продолжал Беренгельд, — вы с удовлетворением узнали об этом и с еще большим удовлетворением выполнили бы сей приказ. Но знайте, что старец одной рукой мог бы раздавить не менее трех подобных вам паразитов: есть множество людишек, не заслуживающих иного именования.

Узнав, что перед ним генерал граф Беренгельд, маленький сухой человечек молча удалился, ибо он, как справедливо было замечено, принадлежал к тем представителям рода человеческого, кому плюют в лицо и вытирают об них ноги, а они с благодарностью кланяются.

— Гоните же, — воскликнул генерал, — гоните, господа, это злосчастное племя доносчиков!.. Наглые перед лицом несчастного, павшие ниц, в самую грязь, перед силой и властью, мутящие воду в чистом ручье — их произвели на свет исключительно для того, чтобы показать, как низко может опуститься человеческое существо. Спина их сделана из резины, душа из ила, сердце расположено в желудке; это паразиты, присосавшиеся к власти, подонки общества. Такие люди, напоминающие собой сточную канаву, есть в любом государстве, и везде они вызывают отвращение даже у тех, кто могут спокойно взирать на змей.

В довершение своей филиппики Беренгельд добавил, что он не понимает, как слушатели не изгнали из своего общества подобного субъекта.